Кто-то вбросил совершенно абсурдную мысль, что это - портрет будущей княгини Юрьевской, любовницы Александра II княжны Долгорукой. Доказательства - ни одного, но главное - вбросить.
Начнем с того, что дама - не русская. Это же очевидно, правда? Не только мне :) 24 марта 1883 года писатель Петр Боборыкин сообщал в «Биржевой газете» о появлении в стольном граде «Неизвестной»: «Дама в коляске, в час прогулки по Невскому, от трех до пяти часов пополудни, в бархатном платье с мехом, с величавой смуглой красотой полуцыганского типа…»
Картина представляет собой портрет молодой женщины, стремящейся к высшему обществу из так называемого полусвета, проезжающей зимой в открытой коляске по Петербургу. О ее социальном статусе красноречиво заявляет всё: и одежда, и несколько надменный взгляд, и весь роскошный облик этой дамы: она сидит в открытом экипаже в центре Петербурга — столицы Российской империи — на Аничковом мосту возле Невского проспекта; на заднем плане слева виден Аничков дворец, справа — императорский Александринский театр. Одета женщина по последнему писку моды 80-х годов 19 столетия: это и шляпка «Франциск» (небольшая бархатная шляпка с белыми перьями), и пальто «Скобелев», отороченное соболями и лентами (выдающийся русский полководец Михаил Дмитриевич Скобелев был необычайно моден у светских дам Петербурга, а его неожиданная смерть, последовавшая в 1882 году, и романтическая история, связанная с этим (по Петербургу ходили слухи, что генерал скончался в постели известной проститутки, что действительно имело место быть и что усиленно скрывалось официальными органами, и всё новые слухи обрастали всё большими несусветными подробностями), ввергло его имя в еще большую моду, и последние писки моды назывались его именем), дорогие кожаные перчатки, золотые браслеты[6] и т. д. Специалист по истории костюма Р. Кирсанова отмечает: «Модный наряд героини И. Н. Крамского свидетельствует о наличии средств следовать за рекомендациями журналов, но ничего не может сказать об истинном положении дамы в обществе… Она не принадлежит к высшему свету, — кодекс неписаных правил исключал строгое следование моде в высших кругах общества. Во второй половине XIX века аристократическая дама уже не могла диктовать моду остальным — купечество располагало большими средствами — так выработался особый, несколько старомодный стиль, отличающий принадлежность к родовой аристократии» (Кирсанова Р. Костюм в русской художественной культуре // Вопросы искусствознания. 1997. № 1 (X). С. 487)
На портрете — модная капризная столичная красотка, обольстительная, сексуально чувственная, абсолютно безнравственная, знающая себе цену и мало интересующаяся кем бы то ни было и чем бы то ни было еще. Фон картины — это фон ее жизни: дворцы, театры, прогулки по Невскому проспекту… Есть и еще одна деталь, мало понятная современному зрителю, но хорошо понимаемая петербуржцами в 19 веке и создающая явный намек на социальный статус сидящей в экипаже красавицы: к Аничкову дворцу примыкает Александринский сквер, где собирались, несмотря на строгие запреты полиции, дорогостоящие, до 15 рублей (!!! — не сравнивать с современными ценами), проститутки. Эти сугубо петербургские детали местонахождения художником выписаны без подробностей, эскизно, но при этом остро узнаваемо. Столичные проститутки, по свидетельству доктора Ильи Конкаровича (1874—?), занимавшегося в XIX веке исследованием проституции, весьма неплохо ценились, их месячный доход составлял от 250 до 1000 рублей; вот данные месячного заработка в Петербурге конца 19 века: проститутки имели от 250 до 1000 рублей; прислуга получала 12 рублей, работница текстильной фабрики — 20 рублей, рабочий высшей категории — 100 рублей, а младший офицер — 120 рублей. Так что — материальный стимул очень поддерживал в минуты морально-нравственных страданий (если они вдруг появлялись) и рождал презрение к нищим и их мелким заработкам. Именно такая дама, уверенно поглядывающая на прохожих из зимней коляски, и представлена на портрете Крамского.
Через много лет после написания этой картины в одной из частных чешских коллекций был обнаружен этюд к ней.
Женщина на нем выглядит высокомерной и грубой, она взирает с вызовом и явственно нагла и вульгарна, ее деятельность и статус не оставляют никаких сомнений — дорогая проститутка или содержанка богатого нувориша или его праздного сыночка. Это дало повод утверждать, что художник вынашивал замысел создать обличительный портрет этакой столичной дамочки. Однако в окончательном варианте Крамской смягчил черты, и внешность приобрела более благородные манеры. Тем страшней и беспринципнее явился образ.
Тем не менее высокомерие и презрительность в отношении к окружающим в облике своей героини художник оставил. Критик В. Стасов увидел именно обличительный пафос произведения; он называл эту картину «Кокотка в коляске»
П. М. Ковалевский восклицал: «Разве это не одно из исчадий больших городов, которые выпускают на улицы женщин презренных под их нарядами, купленными ценою женского целомудрия. Портрет действительно обличительного свойства. И за такое обличение художнику спасибо»
Сегодняшние зрители, не отягощенные знаниями истории собственного государства, но исполненные патриотизма, видят в портрете «Неизвестной» красивую петербургскую даму 19 века, этакую свою предшественницу. И даже ищут в этом образе несуществующие благородство, одухотворенность и трогательность. Смеем вас уверить, ничего из этого художник не задумывал и ничего из этого в портрете нет и в помине. В созданном образе нет ни капли доброты — лишь надменность и презрение к тем, кто не умеет «делать деньги» и «красиво жить». Награждать благородством модную кокотку в дорогой коляске не стоит — ибо его нету. Хотя незнание истории и необразованность весьма помогают в облагораживании образов, того не стоящих.
[Источник]Подробнее: http://cyclowiki.org/wiki/%D0%9D%D0%B5%D0%B8%D0%B7%D0%B2%D0%B5%D1%81%D1%82%D0%BD%D0%B0%D1%8F_(%D0%BA%D0%B0%D1%80%D1%82%D0%B8%D0%BD%D0%B0)
Journal information